Анна Андреевна Ахматова
Клятва
И та, что сегодня прощается с милым,-
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит!
Июль 1941, Ленинград
Первый дальнобойный в Ленинграде
И в пёстрой суете людской
Всё изменилось вдруг.
Но это был не городской,
Да и не сельский звук.
На грома дальнего раскат
Он, правда, был похож, как брат,
Но в громе влажность есть
Высоких свежих облаков
И вожделение лугов —
Весёлых ливней весть.
А этот был, как пекло, сух,
И не хотел смятенный слух
Поверить — по тому,
Как расширялся он и рос,
Как равнодушно гибель нёс
Ребёнку моему.
1941
Мужество
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесём,
И внукам дадим, и от плена спасём
Навеки!
23 февраля 1942, Ташкент
In memoriam
А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мiр все ваши имена!
Да что там имена!
Ведь все равно — вы с нами!..
Все на колени, все!
Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым
рядами —
Живые с мёртвыми: для славы мёртвых нет.
Август 1942, Дюрмень
Памяти Вали
1.
Щели в саду вырыты,
Не горят огни.
Питерские сироты,
Детоньки мои!
Под землёй не дышится,
Боль сверлит висок,
Сквозь бомбежку слышится
Детский голосок.
2.
Постучи кулачком — я открою.
Я тебе открывала всегда.
Я теперь за высокой горою,
За пустыней, за ветром и зноем,
Но тебя не предам никогда…
Твоего я не слышала стона.
Хлеба ты у меня не просил.
Принеси же мне ветку клёна
Или просто травинок зелёных,
Как ты прошлой весной приносил.
Принеси же мне горсточку чистой,
Нашей невской студёной воды,
И с головки твоей золотистой
Я кровавые смою следы.
1942
Победителям
Сзади Нарвские были ворота,
Впереди была только смерть…
Так советская шла пехота
Прямо в жёлтые жерла «Берт».
Вот о вас и напишут книжки:
«Жизнь свою за други своя»,
Незатейливые парнишки —
Ваньки, Васьки, Алёшки, Гришки,—
Внуки, братики, сыновья!
29 февраля 1944, Ташкент
Победа
Славно начато славное дело
В грозном грохоте, в снежной пыли,
Где томится пречистое тело
Осквернённой врагами земли.
К нам оттуда родные берёзы
Тянут ветки и ждут и зовут,
И могучие деды-морозы
С нами сомкнутым строем идут.
Вспыхнул над молом первый маяк,
Других маяков предтеча,—
Заплакал и шапку снял моряк,
Что плавал в набитых смертью морях
Вдоль смерти и смерти навстречу.
Победа у наших стоит дверей…
Как гостью желанную встретим?
Пусть женщины выше поднимут детей,
Спасённых от тысячи тысяч смертей,—
Так мы долгожданной ответим.
Освобождённая
Чистый ветер ели колышет,
Чистый снег заметает поля.
Больше вражьего шага не слышит,
Отдыхает моя земля.
1945
Родная земля
И в мире нет людей безслёзней,
Надменнее и проще нас.
(1922)
В заветных ладанках не носим на груди,
О ней стихи навзрыд не сочиняем,
Наш горький сон она не бередит,
Не кажется обетованным раем.
Не делаем ее в душе своей
Предметом купли и продажи,
Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,
О ней не вспоминаем даже.
Да, для нас это грязь на калошах,
Да, для нас это хруст на зубах.
И мы мелем, и месим, и крошим
Тот ни в чем не замешанный прах.
Но ложимся в нее и становимся ею,
Оттого и зовем так свободно — своею.
Больница в Гавани.
1961 г.
Александр Яковлевич Яшин
Русские мы
Ливень смывает с деревьев пыль,
Демаскирует автомобиль:
Чёрные лаковые бока
Снова заметны издалека.
Я покрываю его попоной
Тёмно-зелёной,
Из веток сплетённой,
И оставляю в лесу, в стороне, —
Я не ропщу на дождь на войне.
Полем ползём,
Ложимся в окоп.
В каждом окопе соломы сноп.
Из-под соломы забили ключи,
Грязь проступила —
Лежи, молчи!
Пусть, размывая стенки окопа,
Речки кричат о начале потопа,
Кости норд-ост продувает мне —
Стужа меня не страшит на войне.
Кашляем мы,
Но холоду рады.
Только бы мерзли, дрожали бы гады.
С ужасом ждали бы нашей зимы.
Сами всё вынесем:
Русские мы!
Пишет подруга из Сталинграда
О голубых вечерах в степи.
Нам ничего голубого не надо,
Мы говорим друг другу: терпи!
Только бы враг не зашёл далеко,
Только б врагу не давалось легко
Всё, чем мы жили,
Всё, что любили,
Что возводили на веки веков.
Пусть в эту осень не будет света,
Тёплого вечера,
Бабьего лета,
Солнце, которое я воспевал, —
Только б разбойник околевал!
Пусть разгуляется вихрь-коловерть:
Русскому — здорово,
Немцу — смерть.
Топи да будут непроходимы,
Небо нелётным, чёрным от дыма,
В полночь беззвёздным,
К утру — безлунным,
В полдень — знобящим, низким,
чугунным.
Пусть оно будет тогда голубым,
Когда победим.
Октябрь, 1941.
Морская пехота Балтики.
Александр Трифонович Твардовский
Когда пройдёшь путем колонн
В жару, и в дождь, и в снег,
Тогда поймёшь,
Как сладок сон,
Как радостен ночлег.
Когда путём войны пройдёшь,
Еще поймёшь порой,
Как хлеб хорош
И как хорош
Глоток воды сырой.
Когда пройдёшь таким путём
Не день, не два, солдат,
Еще поймёшь,
Как дорог дом,
Как отчий угол свят.
Когда — науку всех наук —
В бою постигнешь бой, —
Еще поймёшь,
Как дорог друг,
Как дорог каждый свой —
И про отвагу, долг и честь
Не будешь зря твердить.
Они в тебе,
Какой ты есть,
Каким лишь можешь быть.
Таким, с которым, коль дружить
И дружбы не терять,
Как говорится,
Можно жить
И можно умирать.
1943 г.
Василий Тёркин
О войне
— Разрешите доложить
Коротко и просто:
Я большой охотник жить
Лет до девяноста.
А война — про всё забудь
И пенять не вправе.
Собирался в дальний путь,
Дан приказ: «Отставить!»
Грянул год, пришёл черед,
Нынче мы в ответе
За Россию, за народ
И за всё на свете.
От Ивана до Фомы,
Мертвые ль, живые,
Все мы вместе — это мы,
Тот народ, Россия.
И поскольку это мы,
То скажу вам, братцы,
Нам из этой кутерьмы
Некуда податься.
Тут не скажешь: я — не я,
Ничего не знаю,
Не докажешь, что твоя
Нынче хата с краю.
Не велик тебе расчёт
Думать в одиночку.
Бомба — дура. Попадёт
Сдуру прямо в точку.
На войне себя забудь,
Помни честь, однако,
Рвись до дела — грудь на грудь,
Драка — значит, драка.
И признать не премину,
Дам свою оценку,
Тут не то, что в старину, —
Стенкою на стенку.
Тут не то, что на кулак:
Поглядим, чей дюже, —
Я сказал бы даже так:
Тут гораздо хуже…
Ну, да что о том судить, —
Ясно всё до точки.
Надо, братцы, немца бить,
Не давать отсрочки.
Раз война — про всё забудь
И пенять не вправе,
Собирался в долгий путь,
Дан приказ: «Отставить!»
Сколько жил — на том конец,
От хлопот свободен.
И тогда ты — тот боец,
Что для боя годен.
И пойдёшь в огонь любой,
Выполнишь задачу.
И глядишь — ещё живой
Будешь сам в придачу.
А застигнет смертный час,
Значит, номер вышел.
В рифму что-нибудь про нас
После нас напишут.
Пусть приврут хоть во сто крат,
Мы к тому готовы,
Лишь бы дети, говорят,
Были бы здоровы…
Юлия Владимировна Друнина
Веет чем-то родным и древним
От просторов моей земли.
В снежном море плывут деревни,
Словно дальние корабли.
По тропинке шагая узкой,
Повторяю — который раз! —
«Хорошо, что с душою русской
И на русской земле родилась!»
Запас прочности
—
До сих пор не совсем понимаю,
Как же я, и худа, и мала,
Сквозь пожары к победному маю
В кирзачах стопудовых дошла.
И откуда взялось столько силы
Даже в самых слабейших из нас?..
Что гадать! – Был и есть у России
Вечной прочности вечный запас.
Борис Леонидович Пастернак
Страшная сказка
Всё переменится вокруг.
Отстроится столица.
Детей разбуженных испуг
Вовеки не простится.
Не сможет позабыться страх,
Изборождавший лица.
Сторицей должен будет враг
За это поплатиться.
Запомнится его обстрел.
Сполна зачтётся время,
Когда он делал, что хотел,
Как Ирод в Вифлееме.
Настанет новый, лучший век.
Исчезнут очевидцы.
Мученья маленьких калек
Не смогут позабыться.
1941
Неоглядность
Непобедимым — многолетье,
Прославившимся исполать!
Раздолье жить на белом свете,
И без конца морская гладь.
И русская судьба безбрежней,
Чем может грезиться во сне,
И вечно остается прежней
При небывалой новизне.
И на одноимённой грани
Её поэтов похвала,
Историков её преданья
И армии её дела.
И блеск её морского флота,
И русских сказок закрома,
И гении её полета,
И небо, и она сама.
И вот на эту ширь раздолья
Глядят из глубины веков
Нахимов в звёздном ореоле
И в медальоне — Ушаков.
Вся жизнь их — подвиг неустанный.
Они, не пожалев сердец,
Сверкают темой для романа
И дали чести образец.
Их жизнь не промелькнула мимо,
Не затерялась вдалеке.
Их след лежит неизгладимо
На времени и моряке.
Они живут свежо и пылко,
Распорядительны без слов,
И чувствуют родную жилку
B горячке гордых парусов.
На боевой морской арене
Они из дымовых завес
Стрелой бросаются в сраженье
Противнику наперерез.
Бегут в расстройстве стаи турок.
За ночью следует рассвет.
На рейде тлеет, как окурок,
Турецкий тонущий корвет.
И, все препятствия осилив,
Ширяет флагманский фрегат,
Размахом вытянутых крыльев
Уже не ведая преград.
Март 1944
Семён Петрович Гудзенко
Надпись на камне
У могилы святой
встань на колени.
Здесь лежит человек
твоего поколенья.
Ни крестов, ни цветов,
не полощутся флаги.
Серебрится кусок
алюминьевой фляги,
и подсумок пустой,
и осколок гранаты —
неразлучны они
даже с мёртвым солдатом.
Ты подумай о нём,
молодом и весёлом.
В сорок первом
окончил он
среднюю школу.
У него на груди
под рубахой хранится
фотокарточка той,
что жила за Царицей.
…У могилы святой
встань на колени.
Здесь лежит человек
твоего поколенья.
Он живым завещал
город выстроить снова
здесь, где он защищал
наше дело и слово.
Пусть гранит сохранит
прямоту человека,
а стекло — чистоту
сына
трудного века.
1943 г.
Алексей Александрович Сурков
Видно, выписал писарь мне дальний билет,
Отправляя впервой на войну.
На четвёртой войне, с восемнадцати лет,
Я солдатскую лямку тяну.
Череда лихолетий текла надо мной,
От полночных пожаров красна.
Не видал я, как юность прошла стороной,
Как легла на виски седина.
И от пуль невредим, и жарой не палим,
Прохожу я по кромке огня
Видно, мать непомерным страданьем своим
Откупила у смерти меня.
Испытало нас время свинцом и огнём.
Стали нервы железу под стать.
Победим. И вернёмся. И радость вернём.
И сумеем за всё наверстать.
Неспроста к нам приходят неясные сны
Про счастливый и солнечный край.
После долгих ненастий недружной весны
Ждёт и нас ослепительный май.
1942 г., под Ржевом
Давид Самуилович Самойлов
Сороковые
Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.
Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы
Кочуют с запада к востоку…
А это я на полустанке
В своей замурзанной ушанке,
Где звездочка не уставная,
А вырезанная из банки.
Да, это я на белом свете,
Худой, весёлый и задорный.
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.
И я с девчонкой балагурю,
И больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю,
И всё на свете понимаю.
Как это было! Как совпало —
Война, беда, мечта и юность!
И это всё в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!..
Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые…
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!
1961 г.
Юрий Давидович Левитанский
Ну что с того, что я там был
Ну что с того, что я там был.
Я был давно, я всё забыл.
Не помню дней, не помню дат.
Ни тех форсированных рек.
(Я неопознанный солдат.
Я рядовой, я имярек.
Я меткой пули недолёт.
Я лёд кровавый в январе.
Я крепко впаян в этот лёд.
Я в нём, как мушка в янтаре.)
Но что с того, что я там был.
Я всё забыл. Я всё избыл.
Не помню дат, не помню дней,
названий вспомнить не могу.
(Я топот загнанных коней.
Я хриплый окрик на бегу.
Я миг непрожитого дня,
я бой на дальнем рубеже.
Я пламя Вечного огня,
и пламя гильзы в блиндаже.)
Но что с того, что я там был.
В том грозном быть или не быть.
Я это всё почти забыл,
я это всё хочу забыть.
Я не участвую в войне,
война участвует во мне.
И пламя Вечного огня
горит на скулах у меня.
(Уже меня не исключить
из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить
от тех снегов, от той зимы.
И с той зимой, и с той землей,
уже меня не разлучить.
До тех снегов, где вам уже
моих следов не различить.)
Но что с того, что я там был!..
