Первые месяцы обновления монастыря
3 июня исполняется 25 лет со дня первой Божественной Литургии в Оптиной Пустыни после ее возвращения Русской Православной Церкви.
Как выглядел тогда монастырь? Сейчас это трудно себе представить, даже если был тогда там… Это было полное запустение. Но начало возрождению монастыря было положено. И это событие чрезвычайно важно для понимания того, что произошло в минувшие четверть века и происходит в нашей жизни, в чем суть и предназначение нашего времени.
В тот год Господь сподобил пожить, потрудиться, помолиться в знаменитом монастыре. Так появился этот очерк.
«Сколь много в монашестве смиренных и кротких, жаждущих уединения и пламенной в тишине молитвы. На сих меньше указывают и даже обходят молчанием вовсе, и сколь подивились бы, если я скажу, что от сих кротких и жаждущих уединенной молитвы выйдет, может быть, еще раз спасение земли русской!»
Ф.М.Достоевский. «Братья Карамазовы».
Первый вопрос, который задают всякому, кто приезжает из Оптиной пустыни и рассказывает о ней, это: как туда ехать?
Из Москвы ходит прямой автобус до Козельска. Можно доехать сначала до Калуги – дальним поездом или электричкой с Киевского вокзала, а там сесть на козельский автобус, но ехать не до конца, а попросить остановить у Оптиной пустыни – она уже будет видна.
Две версты до Козельска, три, четыре – так писалось в разных книгах об удаленности Оптиной пустыни от города раньше. Тогда в монастырь ходили напрямик – был паром через Жиздру у самой обители, наводились мостки. Если идти через большой мост, а потом по лесной тропе, чуть спрямляющей путь, хорошим шагом из города можно дойти минут за сорок пять.
Да ведь не хочется хорошим-то шагом! Шуршат под ногами листья старых дубов, сверкают золотые стройные сосны на солнце – какая благодатная даже и осень в год тысячелетия Крещения Руси! Никак праздничное лето не хотело нас покидать – оно радовало нас небывалым теплом, а потом – вот такая яркая осень, до самого отдания праздника Воздвижения Креста не было по утрам тумана.
На старые деревья здесь смотришь с особой почтительностью. Конечно, монастырский лес изменился, поредел, да ведь деревья-то так же чисты и прекрасны, они помнят старцев, эти высокие сосны, толстые вековые дубы.
Я приехал вечером накануне праздника Воздвижения Честнаго и Животворящаго Креста Господня, служба совершалась только в одном, отреставрированном, Никольском приделе Введенского собора, за алтарем которого похоронены оптинские старцы. Среди обветшалых храмов, строений обители – вдруг белоснежная чистота свода, золотом сверкающие резные Царские врата, хотя вместо иконостаса пока лишь белая перегородка с несколькими иконами. Местные бабушки, паломники, рабочие монастыря. Сияющие паникадила, свечи; новые хоругви, иконы. Поймал себя на мысли: «Я – на службе? В Оптиной пустыни? Не сплю ли я?..»
– Спросите у большинства людей: чем знаменита Оптина пустынь? – говорил публицист Михаил Федорович Антонов на одном из вечеров «Оптина пустынь и ее культурное значение», которые провели осенью 1988 года совместно Московская Патриархия и Российский фонд культуры (событие знаменательное! Кажется, первое за многие годы совместное дело интеллигенции духовной и светской у нас). – Ну как же, вам скажут, в нее ведь ездили Гоголь, Достоевский, Толстой… Но сказать так – не значит ответить на вопрос, значит только по-другому его поставить. А почему именно в Оптину они ездили – вот вопрос.
С первых веков христианства на Руси монастыри стали центрами просвещения, распространения письменности. Вели летописи, собирали медицинские, агрономические и все другие полезные знания, хранили библиотеки – не говоря о главном, духовном, молитвенном своем труде. И все-таки чем же отличался этот, один из 1025 православных монастырей, существовавших у нас к 1917 году, от всех других? В чем его особая судьба в истории нашей духовности?
Собор, в котором после 65-летнего перерыва возобновилось богослужение, посвящен, как и вся обитель, Введению во храм Пресвятой Богородицы. А основана Оптина пустынь была, по преданию, в XV-м веке раскаявшимся разбойником Оптой. Но известным всей России монастырь стал в XIX-м веке, после того как рядом с ним в лесу был основан скит и в нем начали подвизаться старцы. Произошло это в 1821 году. В том же году, когда, как мы помним, были основаны общества декабристов. Таких исторических «совпадений», кстати, каждый может привести множество. В 1903 году, например, было обретение мощей, всероссийское прославление великого нашего святого, преподобного Серафима Саровского – и II-й съезд социал-демократической партии, начало большевизма. Слово «совпадения» мы берем в кавычки – этим словом обычно называются явления, связи между которыми пока не видны.
– Оптина пустынь – совершенно особое место, – говорит иеромонах Ипатий. – У нее особая судьба. Это целая эпоха в нашей духовности, истории, культуре. Она раскрыла все богатство православной духовности.
Иван Михайлович Концевич, который в молодости бывал в Оптиной пустыни, а потом за границей много труда отдал изучению ее истории, в своей книге о монастыре пишет :
«Вместе с христианством было перенесено на Русь и то духовное делание древних египетских пустынников, которое развивалось впоследствии среди монашества в Византийской империи на протяжении более тысячи лет ее существования.
В XV-м столетии, когда Русь потеряла связь с христианским Востоком вследствие нашествия турок, это внутреннее делание было забыто… Русское подвижничество замкнулось само в себе. Духовных школ тогда не существовало. После светлой эпохи XIV и XV столетий, связанных с преподобным Сергием и плеядой его учеников, наступил период духовного застоя. Вместо подвига, указанного св. Отцами, состоявшего в очищении сердца от страстей с помощью непрестанной молитвы, настало время внешних подвигов, время железных цепей и пудовых вериг. Число святых уменьшилось. После же царствования императора Петра в течение ста пятидесяти лет монашество вообще подвергалось преследованию со стороны правительства. Наступил полный упадок…
После смерти Екатерины в начале царствования императора Павла началось духовное возрождение в монашестве… Это время от преподобного Серафима до блаженного о. Иоанна Кронштадтского. Безчисленное число еще поныне не прославленных подвижников заблистало подобно звездам на духовном небе России».
Старец схиархимандрит Паисий Величковский (1722 – 1794) возродил «духовное делание» древних подвижников.
«Паисий Величковский для русского монашества конца XVIII века и XIX века, а также и для современных, добре живущих иноков был тем же, чем некогда для пустынножителей Египта и Ливии был прп. Антоний Великий. От него повелось и великое оптинское старчество», – писал в книге-дневнике «На берегу Божьей реки. Записки православного» (Оптина пустынь, 1916) Сергей Александрович Нилус. На Поместном Соборе Русской Православной Церкви, посвященном тысячелетию Крещения Руси, преподобный Паисий, как и преподобный Амвросий, старец Оптинский, были с семью другими нашими подвижниками духа причислены к лику святых. Старец Паисий собирал, переводил, изучал творения св. Отцов – и следовал им в своем духовном подвиге.
Об этих творениях Концевич пишет: «Кроме канонического и литургического богатства, в них заключен благодатный многовековой психологический опыт православных подвижников. На протяжении веков восточные аскеты при содействии благодати Святого Духа в совершенстве изучили душу человека, законы ее жизни и путь к духовному ее восхождению. В их творениях разработан и указан правильный и единственный путь к высшему совершенству святости и боговедению на все времена и для всех народов».
Ученик преподобного Паисия схиархимандрит Феодор под его руководством обучился «искусству всех искусств» – умному деланию, непрестанной умно-сердечной Иисусовой молитве (Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго). Умно-сердечная молитва, перенесение ума в сердце, очищение сердца от страстей, это высочайшее и труднейшее духовное умение возможно только под руководством опытных наставников. Старец Феодор был, в свою очередь, учителем и сотаинником старца Леонида, в схиме Льва, будущего основателя старчества в Оптиной пустыни. Сюда же, в Оптину, прибыл и старец Макарий, который обучился этому искусству от другого ученика великого старца Паисия – Афанасия. «Оптина пустынь явилась главным средоточием этого подвига и связанного с ним старчества, – читаем у Концевича. – В Оптиной оно передавалось около ста лет из поколения в поколение и прервалось только с разгромом этого монастыря большевиками… Оптина явилась как бы чашей, куда вливалось всё драгоценное духовное вино».
«Расположенная у опушки девственного соснового бора, отрезанная от мира рекой Жиздрой, она была превосходным местом для отшельнической созерцательной жизни. Это был чудный духовный оазис, где повторялись благодатные дары первых веков монашества».
«Благодатный старец, личным опытом прошедший школу трезвения и умно-сердечной молитвы, и изучивший, благодаря этому, в совершенстве духовно-психологические законы, и лично достигший безстрастия, отныне становится способным руководить новоначальным иноком в его «невидимой брани» на пути к безстрастию. Он должен проникать до самых глубин души человеческой, видеть самое зарождение зла, причины этого зарождения, установить точный диагноз болезни и указать точный способ лечения. Старец – искусный духовный врач. Он должен ясно видеть «устроение» своего ученика, характер его души и степень духовного развития его. Он должен непременно обладать даром рассуждения и «различения духов» , так как ему всё время приходится иметь дело со злом, стремящимся преобразиться во ангела светла. Но, как достигший безстрастия, старец обычно обладает и другими духовными дарами: прозорливости, чудотворения, пророчества».
«Влияние старчества далеко распространялось за пределами стен монастыря. Старцы окормляли не только иноков, но и мирян. Обладая даром прозорливости, они всех назидали, увещевали и утешали (1 Кор. XIV, 1, 3), исцеляли от болезней духовных и телесных. Предостерегали от опасностей, указывали путь жизни, открывая волю Божию».
«Старец Лев, могучий и властный, открывает ряд старцев. Его ученик и сотаинник о. Макарий возглавляет группу ученых и литераторов – монахов и мирских лиц, которые обрабатывают и перекладывают на литературный язык переводы, сделанные старцем о. Паисием с греческого языка, писаний величайших аскетов древности, как Исаак Сирин, Макарий Великий, Иоанн Лествичник. Под влиянием о. Макария русский философ И. В. Киреевский закладывает основание философии «цельности духа», которая должна была лечь в основу русской самобытной культуры.
При старце о. Амвросии, ученике о. Льва и о. Макария, Оптина достигает расцвета. Слава о старце гремит по всей России. К нему устремляются со всех концов ее. Необычайно сострадательный и благодатно одаренный, он умеет скрыть свою прозорливость и благодатную помощь под покровом шутки… Во время расцвета России и Оптиной пустыни тысячи и тысячи людей находили у него поддержку и наставление.
Следующие старцы: о. Анатолий (Зерцалов), ученик старца Амвросия Иосиф, старец Варсонофий, в мiру полковник Генерального штаба, по благодатной одаренности подобны своим учителям. Последние старцы: Феодосий-мудрец, Анатолий-утешитель (Потапов) и дивный Нектарий продолжают ту же традицию.
Последний из них – старец Нектарий во дни огненного испытания Родины утоляет духовную жажду верующих, сам находясь в изгнании».
15 июня 1924 года в Оптиной пустыни была отслужена последняя всенощная. Страдания духовные, физические, которые выпали на долю монахов и мiрян в это время, приближение которого давно уже чувствовали в Оптиной, не описать словами, как не измерить бездну. Они встретили гонения со стойкостью, смирением, вооружившись щитом веры, как первые мученики христианства. Как и в те годы, перед ними стоял выбор: православная вера Христова или жизнь. И тысячи наших соотечественников выбрали веру. И жизнь вечную..
Как свидетельствует церковная история, на Оптину смотрел в это время с надеждой весь православный народ, который во время гонений и раскола искал в ней поддержки и укрепления в истине. Патриарху Московскому и всея России Тихону (он причислен к лику святых у нас в 1989 году) передавали советы старца Нектария, и многие вопросы решались святителем в соответствии со мнением старца.
Старцами было предсказано, что Оптина пустынь возродится и начнется это попечением людей мiрских.
В 1987 году группа российских деятелей науки и культуры написала письмо М.С.Горбачёву с предложением восстановить Оптину пустынь, с объяснением огромного значения этого шага для духовного возрождения народа. Было принято постановление Совета Министров СССР о возвращении монастыря Русской Православной Церкви. 3 июня 1988 года освятили первый престол новой Оптиной пустыни – в честь Владимирской иконы Божией Матери (той, которой прп. Паисий благословил старца Феодора и которой здесь, в монастыре, был посвящен отдельный храм). «В этом, – говорил наместник монастыря архимандрит Евлогий (Смирнов; ныне архиепископ Владимирский и Суздальский), – нашли первую духовную силу, чтобы устоять от страха перед неустройством. Там пошли первые постриги, рукоположения… Мы приехали сюда – здесь ничего нет. И всё надо сразу! Жилье, храм, питание, баня… Забот у монастыря – не перечесть. Оптина в отрыве от производственной базы, от кадровой. Здесь – глухомань. Плохо с водой, с канализацией, с энергией, по суткам сидели без света. Пока еще приходится не столько монастырь восстанавливать, сколько на себя работать. Строить жилье для себя, для рабочих, большинство из которых – командированные».
С
амое первое чувство, когда подошел к Оптиной: какая же она невзрачная, облезлая, совсем простая. Картина, увы, слишком знакомая нашему взору – эти несчастные облупленные стены, крошащийся уже темно-красный кирпич. Напрягать нужно воображение, чтобы представить себе в этом запустении ту самую, великую Оптину.
Но – и совершенно новое нечто, небывалое давно уже на Руси. То внизу, у цоколя трапезной – новый свежий кирпич. То сияет совершенно белая башня, стоящая еще в лесах, а рядом – законченная, покрытая свежей кровлей часть монастырской стены. То – новый парапет Казанского храма сверкает.
А главное, чувствуешь общую радость во всем, у всех. И у тех, кто служит здесь, презрев временные неудобства, спешит в рясах по разбитым кирпичам в храм. И у тех, кто строит. И у тех, кто помогает им, приехав на время.
Только что могло казаться, что всё так и будет идти: на развалинах стен будут расти березы, стены будут и дальше разрушаться, говоря что-то неясное о былом великолепии, от которого мы все дальше. И вдруг… в другую сторону!
У
тром – праздничная Литургия. Чин о панагии: братия выносит пречистую просфору, находившуюся во время службы на горнем месте, и идет чинно, по двое в ряд на трапезу – в здание бывшей монастырской трапезной, где пока приспособлен для жилья только верхний этаж: внизу, в главном ее помещении, идет реставрация. Рядом с ним – там, где раньше была кухня, а потом, во времена училища механизаторов, класс (до сих пор висит плакат с дорожными знаками), – сейчас спальня для паломников. По всем стенам – длинные ряды раскладушек.
«Народ течет, как река», — слышал я здесь. Всем, кто приезжает, в обители находится место, всем дают работу, всех безплатно кормят. Паломники из Москвы, Гомеля, Костромы, Уфы, с Украины…
В столовой гремит «Отче наш…» Вдалеке на белой стене – Казанская икона Божией Матери. Шесть длинных столов, на одном из которых табличка: «Стол говеющих».
Пища здесь нехитрая, но очень вкусная. Какая-нибудь простая каша – а не оторвешься. Как-то так с лучком, с морковкой, а главное – с любовью приготовленная.
То мы носили стекловату из склада, который сейчас в помещении храма прп. Марии Египетской, для утепления келий. То отдирали старые половые доски небольшого больничного храма прп. Илариона Великого. То разгружали грузовики с кирпичом (эх, не такой бы кирпич для Оптиной!) То углубляли траншею для водопровода – землеройная машина взяла лишь на 120 сантиметров глубиной, а нужно не меньше 150-ти.
– На память возьму! – сказал один из паломников, когда отрыли черепок.
Пригляделись – увидели надпись: «Князь Оболенский», – и пятиконечную звезду.
– Зачем тебе эта масонщина? – удивилась одна из девушек-паломниц.
В предыдущие годы ходил в Данилов монастырь – на глазах распустился этот цветок. Подумал там: вот что значит работа с любовью, с духовным смыслом. Так бы всей стране… И теперь вижу здесь людей, чьими руками он делается. Парапет храма в честь Казанской иконы Божией Матери блистает знакомой чистотой отделки, гладкостью и ровностью линий – глаз радуется. Не часто встретишь такую работу. Смотрю, как работает белокаменщик, бородач лет сорока Александр: по угольничку, не раз его прикладывая к обрабатываемому куску известняка, щеточкой сметая крошку.
– А я уж думал, – говорю, – что на Руси больше нет мастеров, которые умели бы делать по-настоящему.
– Мало, – говорит он, задумываясь. И снова добавляет: – Мало.
– Храм делается таким же, каким был?
– Да, в точности, по фотографии 1892 года.
Рядом, у одного из братских корпусов, стоят новые станки, укрытые полиэтиленом, – здесь будут мастерские, изготавливающие церковную утварь.
Возле собора жужжит циркулярная пила, рядом лежит большой сварной крест, к которому приваривают нижнюю перекладину. Собор весь в лесах, кресты его закрыты фанерными домиками с маленькими окошками – там, на самом верху, работают золотильщики.
А сзади – широкий простор: долина Жиздры. Луга с пятнышками стогов, стадо светлых коров, одинокие пушистые ракиты, дальше – вереницы кустов, отделяющие одну даль от другой, показывающие движение простора в глубину (эту особенность удивительных здешних видов сразу замечаешь, сюда приехав). Последняя даль здесь не уходит за горизонт, но поднимается выше – там, на ровном возвышении, стоит Козельск. Широкий, почти безкрайний простор – и все-таки он весь здесь, целиком: вот этот уют огромного мiра.
Сидим на бревнах, отдыхаем, разгрузив полмашины кирпича, смотрим на всё более белеющие стены собора, на все более сверкающие медью его главы. Вспомнилось пророчество старца Нектария о том, что Россия воспрянет и будет материально не богата, но духом будет богата, и в Оптиной пустыни будет еще семь светильников, семь столпов.
Мы надели рукавицы, взялись за вторую половину машины.
Поздними вечерами за воротами в лесу перед футбольным полем нередко горит костер, слышна гитара – местная молодежь живет своей жизнью.
– Когда мы сюда приехали, нас вначале не поняли, – рассказывает архимандрит Евлогий. – Здесь было ПТУ, и они не хотели покидать эти стены. В какой-то степени они задержали переселение, потерян был летний строительный сезон. На себе испытали шалости молодежи – той, которая не вошла еще в дух современный. Язычество еще осталось у современной молодежи. Мы тоже пострадали. Многого они не поняли. Монастырь – это вроде бы жизнь прошлая, это дисциплина, а это им было не по душе. Они привыкли на мотоцикле проноситься сквозь монастырь, и когда мы поставили ограду, всё это пресекли, был взрыв.
Вот ведь времена! Монах с поседевшей уже бородой говорит о молодых людях, которые носятся на мотоциклах и врубают магнитофоны, что это – жизнь по-старому, что они не вошли еще в современный дух. И ведь у него есть на то основания. «Молодые нутром чувствуют Оптину, стараются здесь потрудиться» – таков его опыт. Именно здесь, в Оптиной, как нигде в России, чувствуешь, что в этом ее возрождении – самое сегодняшнее наше слово, устремленное в будущее, и именно молодежь, чувствующая это самое современное, свежее, составляет основную часть приезжающих сюда паломников, основную часть братии.
– Со мной сейчас шестнадцать монахов, – говорит отец Евлогий. – Желающих намного больше. Я сдерживаю поток из-за неготовности келий, условий.
Иеромонаху Иннокентию двадцать четыре года. Он из Чебоксар, из семьи рабочих. В семинарию захотел пойти еще до армии.
– Мы сюда приехали, стоим здесь, смотрим – и у отца Евлогия грусть на лице… – рассказывает он. – Но со временем привыкли. Здесь – благодать, тишина такая… Все говорят: как у вас хорошо, особый дух. Дух старчества здесь остался, он чувствуется. Передается всё это. Были трудности с директором ПТУ. Отец Евлогий удивлялся: «Как такой человек еще сохранился, с такими нападками на Церковь?» Женщин, которые ходили на службу, он лишал премии. Где ему предлагали помещения – куда перевести училище – ему нигде не нравилось. Зашел однажды в келью: «Что это вы икону здесь повесили? Здание вам еще не передано!» Монашеская жизнь началась – но много еще суеты. Если не молиться, дела задавят, можно строителем сделаться каким-то, а не монахом. У меня послушание – помощник эконома. Занимаюсь организацией работ с паломниками, обезпечиваю материалами, спецодеждой. Нужно и рассказать о монастыре. Летом паломников бывало до ста человек. Были студенты – прочитали в газетах, по радио услышали, что требуются помощники здесь, и поехали – как ревнители культуры. Из МГУ были абсолютно неверующие. В палатках тут поблизости поселились, девушки ходили в шортах. Я передал через их ребят, что это неудобно, здесь монастырь, особая обстановка. Вся наша жизнь – это было для них открытие. Мы-то, мол, думали, что в монастырях люди забитые живут, а здесь такие же люди, как все, такие же культурные, знающие. Мы ходили к ним на костер, рассказали о таинстве крещения, некоторые из них изъявили желание принять крещение, мы их окрестили. В конце концов, они уезжали другими людьми, стали совершенно другие взгляды у них, стали действительно верующими людьми. У одного парня дед был дьяконом, он думал, что об этом даже стыдно говорить, какой-то темный человек в роду, а теперь у него стало совершенно другое ко всему их роду отношение. Нам нужно поднять новое поколение, направить молодежь нужно к чистоте, к истине. Некоторые рабочие, которые здесь трудятся, начинают интересоваться Церковью, богослужением. Мы поминаем за каждой литургией на великом входе благотворителей, благоукрасителей, жертвователей, строителей святыя обители сия. И Господь помогает.
Встретил здесь знакомого по одному из подмосковных храмов – Михаила. Он приехал сюда паломником, потом устроился сторожем, теперь – кочегар в котельной. Живет с пятилетним сыном, снимает комнату в поселке возле обители. Этими же днями и жена приехала с младшим сыном – может, всей семьей сюда переберутся. «Дальше Калуги, – говорит Михаил, – ездить отсюда не могу». И многие так: только съездят раз сюда, уже тянет приехать вновь, а то и насовсем остаться.
Вместе с Михаилом мы пошли к бабушке Насте. Она живет в бывшем монастырском доме на улице, которая идет вдоль Жиздры. Ей девяностый год. В красном углу у нее святыня – образок с частичкой мощей священномученика Ермогена. Когда-то отец занемог, ездил в Сергиев Посад, в Лавру, и привез. Иногда ребята приходят к ней помолиться, послушать ее рассказы. Бабушка Настя говорит медленно, задумывается.
– Очень хорошо стряпали при монастыре. Делали все не левой рукой – правой, так я скажу. Пол был двойной, крест-накрест, на войлоке. Очень много было цветов – в больнице, на кладбище. Монастырь – это был рай земной! Для бедных был странноприимный дом. Кипел титан всегда, они могли жить здесь безплатно три дня. В Шамордино приют был. Всех брали – принеси только и скажи, крещеный или нет. Монахи берег Жиздры каждую весну укрепляли. Ракиты были ровненько подстрижены. Плавали лодки… Да что говорить! Чего только народ ни пережил – революция, война… Много делов в монастыре! Не скоро Оптина наладится… Разорить – легче всего. А наладить – как придется.
В один из дней – радость. В помещении трапезной, где стоят леса и идет расчистка росписи, все поднимают голову на потолок – под известкой открылась прекрасная фреска: тихий, ясный образ Царицы Небесной, идущей в облаках. «Рафаэль!» – говорит кто-то. Действительно, есть сходство с Сикстинской Мадонной, но – мягче, лик более юный, небесный.
Реставраторы сняли со стен пять слоев краски. Сначала здесь был дом отдыха для «товарищев», как выразился один из них, потом, когда было училище, в здании был клуб, а в помещении трапезной – кинозал (остались окошки для кинопроекторов).
Фрески замечательные. Был план заменить потолок, он ветхий, а живопись снять на кальку. «Но ведь это будет уже не то, повторить будет невозможно!» – говорят все в один голос.
– Сейчас, конечно, так не пишут, – кивает головой отец Евлогий, с радостью всё это рассматривая.
На многих фигурах выбиты глаза.
– Я был в Греции, – рассказывает он, – там в храмах выбиты глаза на фресках. Турки, мусульмане стреляли из луков. Но ведь то – турки…
Восстановление, возрождение Оптиной пустыни связано с самым острым, самым злободневным вопросом нашей жизни – подъемом духовным, очищением души человека, без чего, по непреложному слову Спасителя нашего, невозможно никакое другое устроение жизни. Если Оптина пустынь в прошлом веке, при ее знаменитых старцах, при Гоголе и Достоевском, в гораздо более благополучное духовно время (хотя и не было тогда такого прямого отрицательного опыта, каким мы теперь богаты) была одним из наших духовных центров, то как же велика ее роль сейчас! Надежда на духовное возрождение не может не связываться с ней.
Но сначала нужно ей самой возрождение, созидание внешнее и внутреннее, как говорил оптинский старец архимандрит Моисей. Возрождение духовной традиции, обстановки доброты и согласия, братолюбия и сердечности – таких, которые бы превосходили все это в мiру (в этом смысл монашества). Утвердившись здесь, на маленьком островке, став само собой разумеющимся, уклад этот, проявляющийся в мелочах (как принято было при старцах не сорвать в лесу между монастырем и скитом ни одной ягодки), так много, однако, скажет каждому, кто приходит в этот мiр, каждой душе, так жаждущей доброты, любви, но не имеющей в себе для этого сил, решимости, поддержки в обычной жизни, – уклад этот, дух этот даст надежду на то, что, раз здесь это есть, раз это возможно, значит, возможно и для всех.
«Сразу при входе в обитель, – писалось в одной из книг об Оптиной пустыни, – посетитель был захвачен необычной атмосферой покоя и мира. Все житейские заботы исчезли. Будто Святая Русь XIV и XV веков отверзла свои двери и влекла ко благочестию своих древних подвижников и монахов».
Николай Васильевич Гоголь приехал первый раз в Оптину пустынь в 1850 году – уже прожив много лет в Италии, объехав всю Европу, совершив паломничество в Иерусалим. Дух Оптиной поразил его. «Я заезжал на дороге в Оптинскую пустынь и навсегда унес о ней воспоминание, – писал он. – Я думаю, на самой Афонской горе не лучше. Благодать видимо там присутствует. Это слышится в самом наружном служении… Нигде я не видел таких монахов. С каждым из них, мне казалось, беседует всё небесное. Я не расспрашивал, кто из них как живет: их лица сказывали сами всё. Самые служки меня поразили светлой ласковостью ангелов, лучезарной простотой обхожденья; самые работники в монастыре, самые крестьяне и жители окрестностей. За несколько верст, подъезжая к обители, уже слышишь ее благоухание: всё становится приветливее, поклоны ниже и участья к человеку больше…»
Гоголь беседовал здесь со старцем иеросхимонахом Макарием. Взгляды о. Макария на современность, которые, как пишет И.М.Концевич, можно назвать «оптинскими», разделяли не только духовные лица «оптинского духа», но и мiрские «оптинцы». В одном из писем старец пишет: «Сердце обливается кровию при рассуждении о нашем любезном отечестве, России, нашей матушке: куда она мчится, чего ищет? чего ожидает? Просвещение возвышается, но мнимое – оно обманывает себя в своей надежде; юное поколение питается не млеком учения Святой Православной нашей Церкви, а каким-то иноземным мутным, ядовитым заражается духом. И долго ли этому продолжаться? Конечно, в судьбах Промысла Божия написано то, чему должно быть, но от нас сокрыто по неизреченной Его премудрости. А кажется, настанет то время, когда, по предречению отеческому, «спасаяй, да спасет свою душу».
В других письмах старец говорит: «Нам надобно, оставя европейские обычаи, возлюбить Святую Русь и каяться о прошедшем увлечении во оные, быть твердым в православной вере, молиться Богу, приносить покаяние о прошедшем»; «благодетельная Европа научила нас внешним художествам и наукам, а внутреннюю доброту отнимает и колеблет православную веру; деньги к себе притягивает».
Духовными чадами о. Макария были Иван Васильевич Киреевский и его супруга Наталья Петровна.
«Из всех мiрских лиц, перебывавших в Оптиной пустыни, – пишет Концевич, – Киреевский ближе всех других подошел к ее духу и понял, как никто иной, ее значение как духовной вершины, где сошлись и высокий духовный подвиг внутреннего делания, венчаемый изобилием благодати даров Святого Духа, и одновременно служение мiру во всей полноте, как в его духовных, так и житейских нуждах. Он видел в Оптиной претворение в жизнь мудрости святоотеческой. Будучи философом, он почувствовал, что и высшее познание истины связано с цельностью духа, с восстановленной гармонией всех духовных сил человека. Но это восстановление достигается внутренним подвигом, духовным деланием».
Жизнь Киреевского была подтверждением его учения.
«Сердце, исполненное нежности и любви, – писал о нем близко его знавший русский философ, литератор Алексей Степанович Хомяков, – ум, обогащенный всем просвещением современной нам эпохи; прозрачная чистота кроткой и беззлобной души; какая-то особая мягкость чувства, дававшая особенную прелесть разговору; горячее стремление к истине, необычайная тонкость диалектики в спорах, сопряженная с самою добросовестною уступчивостью, когда противник был прав, и с какою-то нежною пощадою, когда слабость противника была явною; тихая веселость, всегда готовая на безобидную шутку, врожденное отвращение от всего грубого и оскорбительного в жизни, в выражении мысли или в отношениях к другим людям; верность и преданность в дружбе, готовность всегда прощать врагам и мириться с ними искренно; глубокая ненависть к пороку и крайнее снисхождение в суде о порочных людях. Наконец, безукоризненное благородство, не только не допускавшее ни пятна, ни подозрения на себя, но искренно страдавшее от всякого неблагородства, замеченного в других людях…»
По этому свидетельству мы также можем судить о том, каков был дух Оптиной, какие качества души человеческой в ней развивались и укреплялись, каковы были ее наставники…
Можно ли протянуть ниточку, которая соединила бы старую нашу духовность с новой, едва возрождющейся?
Оптина пустынь нам важна своей духовной традицией, которая несла в себе плодотворный духовный опыт веков. А еще, видимо, тем, что здесь обрыв преемственной нити самый короткий, соединить его, может, легче всего: высота духовная, святость ее великих старцев сияла в самое близкое к нам время. Ста лет не прошло с тех пор, как преподобный Амвросий наставлял наставлял здесь своих чад. Старец Нектарий скончался в 1928 году.
Оптина пустынь близка нам нашими старыми знакомыми, своими великими паломниками. Нас поражает, сколь притягательна была она для многих известных нам сынов Отчизны, оставивших след в истории ее культуры. Здесь трудились, здесь бывали, получали духовную поддержку В. А. Жуковский, Н. С. Лесков, А. К. Толстой, В. В. Розанов, К. Н. Леонтьев, который здесь принял схиму, священник Павел Флоренский, протоиерей Сергий Булгаков, академик живописи, впоследствии иеромонах Даниил Болотов и многие другие; в изгнание к отцу Нектарию в село Холмищи приезжал актер Михаил Чехов.
– Постоянно идут письма, люди звонят по телефону, в том числе духовные чада старцев, – говорит отец Иннокентий. – Когда старцы уходили отсюда и кому-либо передавали здешние святыни, то говорили: просьба вернуть в Оптину. Предвидели ее возрождение. Один старичок писатель из Москвы прислал икону архангела Гавриила из иконостаса храма прп. Марии Египетской – уже имеем представление обо всем иконостасе. Самая большая драгоценность – антиминс (освященный плат с изображением положения во гроб Иисуса Христа и частицей св. мощей, на котором совершается Божественная литургия) из Казанского храма. Он сохранился – хороший, чистенький. Мы на нем служим.
– Дух Оптиной – это органически рождалось, – сказал отец Евлогий. – Видимо, всё начинается со строгой глубокой монастырской жизни, уставной. Смогли бы мы восстановить всю уставность обители, ее традиции, обычаи? Нам многое теперь из этого известно. Мы узнали, например, что старцы говорили всем, кто к ним приходил: вы сначала отслужите панихиду по такому-то отцу, а потом приходите с вашим вопросом. Мы тоже начали нашу первую службу третьего июня с панихиды по почившим старцам. Вот так через могилу, через поминальную молитву созидается эта духовная связь, происходит духовное возрождение. Я был здесь одним тронут. Я только приехал сюда – и кто-то из паломников подарил мне синодик Оптиной пустыни, им собственноручно сделанный. Молодой паломник, из местных; если человек благочестив, то он уже и зрелый, разумный. Только ступил на землю Оптиной – и мне была дана в руку эта молитва. Я в алтаре этот синодик держу, мы по нему поминаем. Видите, это не потеряно. Так что нам приходится возрождать, не заново строить. Если обитель встает на уставные богослужебные традиции, то это говорит за то, что она будет приносить пользу. Каждый такой монастырь приносит пользу. Служба, молитва – они несут таинственную силу людям – устоять в вере, в молитве, победить страх смерти.
Иеромонаху Ипатию тридцать девять лет. Он закончил Строгановское училище. Иконописец профессионал – реставратор икон, около пяти лет работал по этой специальности. На третьем курсе Академии был рукоположен в диаконы, служил в Троице-Сергиевой Лавре. В Даниловом монастыре, как и здесь, в Оптиной, ему была вверена реставрационная мастерская. Участвовал в создании икон девяти канонизированных в 1988 году святых. Он говорит:
«Главное – чтобы было преемство. Преемственность почти пресеклась.
Сейчас у нас даже не возрождение, а пробуждение. Возрождение – это обильное плодоношение, сейчас об этом не может быть и речи.
То, что Оптина пустынь – особое место, избранное Богом, ощущают все, кто сюда приезжает.
Отец Нектарий говорил о семи столпах, семи светильниках, которые явятся здесь. Как это понимать? Вопрос не простой. Я думаю, что будет семь старцев.
Как в такое короткое время могут семь таких благодатных людей явиться?
Невозможное человекам возможно Богу. Он может дать и этот Свой дар.
Благодать старчества – особый дар. Заработать его нельзя. Можно быть святым, но не старцем. Но он дается не просто так, он дается тому, кто много трудится. Старец о. Нектарий очень много трудился и получил этот дар. Так что это и от нас, и не от нас зависит. От нас – насколько мы способны очистить себя или не радеть о своей чистоте. А даровать или не даровать – это зависит от Самого Бога.
Дар духовного рассуждения, пастырской любви и духовного руководства – дар такой был присущ всем оптинским старцам.
Для старчества тогда были особые условия. Были опытные духовные наставники. Старцы Лев и Макарий выпестовали преподобного Амвросия, и так далее.
Преемство таинственно совершается, тут не может быть случайности. Если бы человек хотя бы только повиновался… Тайна христианства – в постижении смирения. Понятие о смирении сохранило только христианство. Поэтому оно спасительно.
А так – у нас большие намерения. Сейчас особое время. Наш долг – это время использовать в полной мере. Чтобы и самим хоть в какой-то степени приблизиться к той чистоте, которая свойственна была великим старцам. Если монашествующий не имеет такого намерения, то непонятно, зачем он сюда пришел.
Сейчас период в жизни монастыря болезненный, но, с другой стороны, и особо благодатный – организации, устройства, он посылает силы. Эта суета теперешняя – не совсем суета, она чтобы избавиться от суеты. Поэтому труды эти и тяготы не изнуряют.
Чувствуется, что это мое место. Поэтому мне здесь легко. Хотя нагрузка здесь немалая. По вечерам у нас бывает исповедь, и приходится возвращаться иногда после полуночи.
Сейчас такое время, когда монастырям отчасти приходится брать на себя тяготы мiрских церквей. В мiрских церквах совершается обычно так называемая общая исповедь. Это недопустимо. Таинство покаяния подменяется покаянным чувством. Конечно, каждый человек кается внутренне, но все-таки нам установлено очищение словом. Да, это можно понять – нагрузка в мiрских храмах очень большая. Это от нас не зависит. Другое дело – как нам выходить из этого положения. Может быть, людям объяснять, что не нужно рваться к Чаше, что есть разные пути ко спасению. «Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи», – говорил прп. Серафим Саровский. Когда приходят люди, которые не видят своих грехов – совершенно, ни одного, как в темной комнате, – то понимаешь, что это и результат многолетней общей исповеди. Приходится монастырям с ними заниматься.
Здесь есть своя особенность – оптинская именно. Тут были всегда монашествующие, совершавшие свой строгий подвиг – и в то же время они были открыты для мiрян, для всех их слоев – от элиты до простецов. Киреевские, Гоголь, Достоевский ощутили этот дух. Переводческая, издательская деятельность тут совершалась с помощью и Киреевских, и старца Макария. Особая эта широта оптинская…» – заключил отец Ипатий.
Утром идут с портфелями в школу дети, еще живущие здесь. Навстречу им – рабочие-реставраторы. Проходят группкой девушки и юноши – учащиеся ПТУ. В воскресенье можно встретить экскурсию литературного музея, туристов. Приехали на «уазике» подполковник с семьей, идут осматривать монастырь. А вот стоят на солнышке, глядя на обновляющийся собор, писатели В.Г.Распутин и В.Н.Крупин.
– Валентин Григорьевич, как вы всё это воспринимаете?
– Это чудо, — говорит Распутин. – Самое настоящее чудо. Но надо, чтобы туристы здесь не ходили, чтобы здесь укреплялся монастырский дух.
До последнего времени здесь сохранялся литературный музей, расположенный в скиту. Церкви были возвращены лишь врата в скит и две хибарки (как говорилось при старцах) – старцев Макария и Амвросия по бокам.
Радостна забота Валентина Распутина о строительстве духовной тишины в обители, без которой любые стены – ничто. Но мне были по душе и слова отца Евлогия, который об этом сказал:
– Туристов тоже надо переделывать.
– Если из ста хотя бы один задумается, как он живет, – сказал отец Ипатий, – то это уже благо.
Мы говорили с писателями о здешней библиотеке, которая насчитывала не менее тридцати тысяч томов в монастыре и четырех тысяч в скиту. О том, что она, насколько это удастся, должна быть восстановлена. В стране встала задача «собирания камней», собирания духовного наследия, должен быть и центр собирания духовной литературы. Здесь вс` это могло бы храниться, изучаться, систематизироваться, важнейшее могло бы отбираться для переиздания, прежде всего творения святых Отцов Церкви – «этот дивный, великий и безконечный мiр», по слову иеромонаха Ипатия.
«Болея судьбами своего народа, – читаем у Концевича, – старец Макарий понимал, что равнодушие к вере происходило у многих из-за незнания и непонимания сущности христианства вообще и Православия в особенности. Это было вызвано отсутствием в России достаточного числа образованного духовенства и достаточного количества книг духовного содержания на высоком уровне. И вот ради восполнения этого пробела о. Макарий приступил к изданию святоотеческой литературы».
Если это было первостепенно важно в то время, то кольми паче теперь, когда семьдесят лет не издавалась духовная литература. Возродить Оптину – значит возродить и эту ее традицию, столь важную для нашего духовного возрождения.
Архимандрит Евлогий был первым наместником Свято-Данилова монастыря – самые первые, самые трудные три года.
– Данилов монастырь, – сказал он, – дал надежду, он укрепил веру в то, что Россия не потеряна, ее можно спасти. Он вдохновил на открытие других монастырей, церквей. И даже не только у нас. Однажды встретились три Патриарха: Пимен, Католикос Илия и Католикос Вазген. И Патриарх Илия сказал Пимену, что возрождение Данилова монастыря послужило толчком к возрождению Грузинской Церкви. Почему-то всё началось с Данилова. Но Оптина пустынь – новое явление. Может быть, это и логическое явление. В силу духовного обновления нашей жизни. Мы говорили сегодня с писателями. В. Г. Распутин сказал: «Чтобы нашу Родину возродить, нужно восстановить Оптину. Она согревала Россию. Мы готовы всем помочь: пером, словом, делом. Чтобы Оптина вошла в дух, в силу. Потому что монастыри существенно влияли на духовную жизнь людей». Вот они сделали записи в нашей книге. «Святость Оптиной обители внушает надежду на святость всей России, без которых и без которой нам, россиянам, жизни нет. Будем и мы в мiру способствовать восстановлению обители и духа ее повсюду. А вам, строителям ее, низкий поклон и обещания в помощи. Вал. Распутин». – «Какое счастье, что сегодняшний солнечный день был в нашей жизни. Помню тот ужас, тот стыд и позор, какой мы испытали, приехав сюда десять лет назад, какая тогда царила здесь мерзость запустения. Слава Богу, даровавшему нам свет надежды на наше спасение. В. Крупин».
Мы только еще ставим такие вопросы: насколько новая Оптина может быть старой, насколько возможно восстановление ее традиций. А люди уже идут сюда, народ даже и не спрашивает у нее, готова ли она к этому, та ли она: Оптина – значит, Оптина.
– Приходит много писем, – рассказывает отец Евлогий, – они чрезвычайно интересны. Люди делятся радостью: нам, мол, не верится, что это произошло, какое-то это чудо. Одна женщина написала: «У меня много было книг, икон. Но всё отдала местным священникам. Им тоже нужно. Думала: чем могу вам помочь? Мне дала ваш адрес соседка. Я сорок писем отправила с вашим адресом, со всеми данными».
На одном из стульев в кабинете наместника – целая стопка старых книг: Псалтирь следованная, Четьи-Минеи. Это только что полученный дар Ольги Александровны Кавелиной, внучки архимандрита Леонида Кавелина. Она пожертвовала и икону Спаса, принадлежавшую ее дедушке.
«Вы не представляете, как дорога для нас Оптина, – пересказывает отец Евлогий ее письмо. – Весь наш род опекался у старцев. Однажды молодая дама была с мальчиком у старца Макария. Мальчик сшалил, дама раскраснелась, разволновалась. А старец сказал ей: «Ничего. Не ругайте его». И добавил: «Генералом будет». И мальчик стал замечательным генералом, был учителем Тухачевского…»
«У одной женщины, – продолжает отец Евлогий, – случилось несчастье, она не знала, что делать. Ей сказали: поезжай в Оптину! Она приехала сюда из Москвы и говорит: «Батюшка, сын у меня попал в автомобильную катастрофу. Мне говорили: еще два-три дня и отойдет. А он тридцать дней уже лежит в реанимации. Я так молилась Богу всё это время! Никто не знает, один Бог, как я Ему молилась. Чтобы сын только остался живым. Он будет жить. Но теперь – другая беда. Левая рука и левая нога у него не будут действовать. Он парализован. И теперь он сам не хочет жить и ищет смерти. Прямо так и говорит: такая жизнь мне не нужна. Я вымолила, чтобы он был жив, а он не хочет жить! Скажите: что делать?» Я ответил ей: «Наверно, снова приниматься за молитву. Такую же горячую. О том, чтобы он жил духовно. Тело живо, а дух… Чтобы в нем ожила вера, надежда. Он лежит – но глаза у него живые, душа живет. Значит, и дух его может ожить. Молитесь за него вдвойне – от себя и от него молитесь. В нем есть всё, что есть и в вас, чтобы верить. Сделайте хорошую милостыню. Не только материальную, но и духовную жертву принесите. Как-то нужно всю жизнь поворачивать в эту сторону. Вы прежде не позаботились о целой важнейшей стороне человека, растили его только телесно. И вот теперь он телесно жив, а не хочет жизни. Вы – мать, вы родили его телесно, а теперь нужно родить его духовно».
– В нашей современной жизни, кажется, всё есть, – заключает отец Евлогий. – А иногда, когда смотрим с духовной точки зрения, видим: оказывается, ничего нет.
В полумраке придела святителя Николая заканчивается всенощное бдение. Как всегда, братия подходит к образу старца Амвросия и поет тихо и легко тропарь преподобному – так, как идет вся служба здесь: негромкая, ясная; слышен мягкий, чуть торжественный, всех словно бы поднимающий голос архимандрита Евлогия, стоящего сзади: Яко к целебному источнику притекаем к тебе, Амвросие, отче наш, ты бо на путь спасения нас верно наставляеши, молитвами от бед и напастей охраняеши, в телесных и душевных скорбех утешаеши, паче же смирению, терпению и любви научаеши, моли человеколюбца Христа и Заступницу Усердную спастися душам нашим.
Обычный день, но здесь все время живешь с таким ощущением, что происходит важное историческое событие у нас на глазах, даже невидимо, незаметно.
В хибарке старца Амвросия в скиту недавно освободились комнаты, примыкавшие к его келье. И вот сегодня в скит первый раз идут ночевать иноки – три паломника из Троице-Сергиевой Лавры. Отец наместник благословил предоставить им это почетное место.
Мы выходим из монастыря, отец Евлогий держит в руках фонарик, который освещает знаменитый путь.
– А как же старцы ходили после службы? – размышляет он. – Видимо, у них были свечовые фонарики… Я еще не знал, что буду здесь, прочитал поэтическое описание одного паломника, как он рано утром идет к скиту. Природа пробуждается – вот сейчас он должен будет открыть себя, душу свою… Он волнуется, даже не может идти, ноги подгибаются. Когда иду сюда, всгда это вспоминаю. Скит – это главное в Оптиной. Оптина понимается, осмысливается скитом. Здесь было старчество. Сюда стремились люди со всей России. Здесь жили только схимонахи – они никуда отсюда не выходили… Когда читаешь исторические книги об Оптиной, то читаешь прежде всего именно о ските. Старая Оптина силу для общения с мiром черпала из тишины и полной уединенности скита.
Отец наместник, гости-иноки вошли в хибарку с иконами, с пением тропаря Кресту. Затопили печку. Шесть с половиной десятков лет здесь не жили монахи…
Скитские врата небольшие. В скиту все маленькое. Входишь в скит – удивительное чувство тишины, покоя – словно на поляну лесную пришел: низкие домики, хибарки там-сям – как кусты растут вместе с нею. Мы повернули направо, вошли в сад, мимо ульев по дорожке – и она привела в комнатку, где была келья старца Амвросия.
Скит нам отчасти знаком по роману Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы». В начале 1878 года Достоевский начал работу над романом, обдумывал его план. Неожиданно в мае умер трехлетний сын Алеша. «Федор Михайлович был страшно поражен этой смертию… – читаем в воспоминаниях Анны Григорьевны. – Чтобы хоть несколько успокоить Федора Михайловича и отвлечь его от грустных дум, я упросила Вл. С. Соловьева, посещавшего нас в эти дни нашей скорби, уговорить Федора Михайловича поехать с ним в Оптину пустынь, куда Соловьев собирался ехать этим летом. Посещение Оптиной пустыни было давнишнею мечтою Федора Михайловича…
Вернулся Федор Михайлович из Оптиной пустыни как бы умиротворенный и значительно успокоившийся и много рассказывал мне про обычаи Пустыни, где ему привелось пробыть двое суток. С тогдашним знаменитым старцем, о. Амвросием, Федор Михайлович виделся три раза: раз в толпе при народе и два раза наедине, и вынес из его бесед глубокое и проникновенное впечатление. Когда Федор Михайлович рассказал старцу о постигшем нас горе, то старец спросил, верующая ли я, и когда Федор Михайлович отвечал утвердительно, то просил его передать мне его благословение, а также те слова, которые потом в романе старец Зосима сказал опечаленной матери».
По воспоминаниям современников, преподобный Амвросий отнесся к Достоевскому с расположением и сказал о нем: «Это кающийся», – а о взглядах Вл. Соловьева отозвался неодобрительно.
В 1891 году, в год кончины преподобного Амвросия, принял монашеский постриг будущий святитель Тихон, Патриарх Московский и всея России.
В некрологе «Иеросхимонах Амвросий» в «Прибавлениях к Церковным ведомостям» за тот год говорилось:
«Оптина пустынь – хороший монастырь. Хорошие в нем порядки, хорошие монахи, это Афонский монастырь в России… Нет в нем таких святынь, как чудотворные мощи, как особенно прославленные иконы, привлекающие русских людей в другие монастыри… Почему же, зачем, к кому ездили и шли в Оптину сенатор с семьей из Петербурга, важные лица по управлению Империей, писатель, целая семья из Сибири, износивший сердце и мысль атеист русский, запутавшаяся в делах ума и сердца русская полунаука, разбитое сердце отца, мужа, матери, оставленной невесты?.. Куда, к кому шло всё это? В чем тут разгадка? Тут, в Оптиной, было сердце, вмещавшее всех, тут были свет, теплота, радость, тут был старец Амвросий…
Глубокая вера, истинная христианская любовь и милосердие всегда воодушевляли его, и никто не был им отвергнут: для знатного и простого, богатого и бедного батюшка был всё такой же внимательный и так же принимал к сердцу все невзгоды каждого. Этот согбенный, удрученный недугом старец как бы в душу проникал своим проницательным, умным взглядом; каждое слово, сказанное им, имело значение, глубокий смысл. И сколько людей ушли от него другими, направленными на светлую, чистую дорогу! Какими ясными, простыми словами умел он убедить в необходимости чаще вспоминать о будущей жизни и последнем воздаянии каждому по делам его! Как сердечно просил он помнить, что во всяком звании, во всяком положении можно быть добрым, жить по заповедям Спасителя, а не предаваться греху с систематическою последовательностью! Какое знание изгибов человеческого сердца звучало в каждом его совете! Вся окружающая его атмосфера, всё около него дышало любовью, кротостью, смирением…»
В Деянии Поместного Собора 1988 года о канонизации святых говорилось, что «иеросхимонах Амвросий Оптинский (1812–1891), будучи пастырем-старцем, оказал значительное нравственное влияние на современное ему общество. Духовник многих монастырей и пустыней, в своих назиданиях он указывал для людей различных слоев общества единый спасительный путь жизни – покаяние и веру в Промысел Божий. Старец Амвросий смирением и терпением стяжал благодатные дары Духа Святого: рассудительность и учительность, евангельскую любовь и сострадание к каждому человеку, прозорливость и силу врачевания и чудотворения».
«Крайняя слабость не покидала его во всю его жизнь… – писал о преподобном Амвросии И.М.Концевич. – Трудно представить себе, как он мог, будучи пригвожденный к такому страдальческому кресту, в полном изнеможении сил, принимать ежедневно толпы людей и отвечать на десятки писем. На нем сбывались слова: «Сила Божия в немощи совершается». Не будь он избранным сосудом Божиим, через который Сам Бог вещал и действовал, такой подвиг, такой гигантский труд не мог быть осуществим никакими человеческими силами. Животворящая Божественная благодать здесь явно присутствовала и содействовала».
Таким просветленным, пронизанным насквозь Божией благодатью и был в действительности великий старец Амвросий. «Совершенно соединивший чувства свои с Богом, – говорит преподобный Иоанн Лествичник, – тайно научается от Него словесам Его». Это живое общение с Богом и есть дар пророческий, та необыкновенная прозорливость, которой обладал о. Амвросий. Об этом свидетельствовали тысячи духовных чад. От старца не было сокрыто ни прошлого, ни настоящего, ни будущего…
С утра и до вечера к нему приходили люди с самыми жгучими вопросами, которые он усваивал себе, которыми в минуту беседы жил. Он всегда разом схватывал сущность дела, непостижимо мудро разъясняя его и давая ответ. Но в продолжение десяти–пятнадцати минут такой беседы решался не один вопрос, в это время о. Амвросий вмещал в своем сердце всего человека – со всеми его привязанностями, желаниями – всем его мiром, внутренним и внешним. Из его слов и его указаний было видно, что он любит не одного того, с кем говорит, но и всех любимых этим человеком, его жизнь, все, что ему дорого. Предлагая свое решение, о. Амвросий имел в виду не просто одно само по себе дело, независимо от могущих возникнуть от него последствий, как для лица, так и для других, но имея в виду все стороны жизни, с которыми это дело сколько-нибудь соприкасалось. Каково же должно быть умственное напряжение, чтобы разрешать такие задачи? А такие вопросы предлагали ему десятки человек мiрян, не считая монахов и полсотни писем, приходивших и отсылавшихся ежедневно. Слово старца было со властью, основанной на близости к Богу, давшей ему всезнание. Это было пророческое служение.
Для него не существовало тайн: он видел всё. Незнакомый человек мог прийти к нему и молчать, а он знал его жизнь и его обстоятельства и зачем он сюда пришел. Отец Амвросий расспрашивал своих посетителей, но внимательному человеку по тому, как и какие вопросы он ставит, было ясно, что батюшке все известно. Но иногда по живости природы это знание выказывалось наружу, что всегда приводило старца в смущение. Однажды к нему подошел молодой человек из мещан с рукой на перевязи и стал жаловаться, что никак не может ее вылечить. У старца был еще один монах и несколько мiрян. Не успел тот договорить: «Болит, шибко болит», – как старец его перебил: «И будет болеть, зачем мать обидел?» Но сразу смутился и продолжал: «Ты ведешь-то себя хорошо ли? Хороший ли ты сын?»
Батюшку нельзя себе представить без участливой улыбки, от которой становилось как-то весело, тепло и хорошо, без заботливого взора, который говорит, что вот он сейчас для вас придумывает и скажет что-нибудь очень хорошее, без того оживления во всем – в движениях, в горящих глазах, – с которым он вас выслушивает и по которому вы хорошо понимаете, что в эту минуту он весь вами живет и что вы ему ближе, чем сами себе…
Во все время беседы на вас зорко глядят выразительные черные глаза батюшки. Вы чувствуете, что эти глаза видят вас насквозь, со всем, что в вас дурного и хорошего, и вас радует, что это так, что в вас не может быть для него тайны…
Приехала к старцу почтенная женщина, о которой сочли нужным немедленно доложить ему. «У меня все равны, – сказал старец, – мышка и маленькая, да пойди поймай ее…»
Что касается исцелений, им не было числа… Люди исцелялись не только от немощей, но и от неисцелимых болезней…
Старец поучал народ народными же пословицами и поговорками с присущим ему юмором. Самую глубокую мудрость вкладывал он в меткие и остроумные слова для более легкого усвоения и запоминания.
Например:
«Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного».
«Не хвались, горох, что ты лучше бобов: размокнешь – сам лопнешь».
«Отчего человек бывает плох? Оттого, что забывает, что над ним Бог».
«Кто мнит о себе, что имеет нечто, тот потеряет».
«Благое говорить – серебро рассыпать, а благоразумное молчание – золото».
«Праведных ведет в Царство Божие Апостол Петр, а грешных – Сама Царица Небесная».
Одной особе, стыдившейся признаться в грехе, он сказал: «Сидор да Карп в Коломне проживают, а грех да беда с кем не бывают?» Она залилась слезами, бросилась старцу в ноги и призналась в своем грехе.
И вот мы пришли в комнатку, где была келья преподобного Амвросия. Здесь еще жила прежняя хозяйка этой квартиры, Клавдия Ивановна Хрущёва. Она приехала сюда с мужем в 1953 году. Работала бухгалтером в училище механизаторов – в скиту с войны был детдом. Клавдия Ивановна сидит чаще всего дома одна, любит, когда мы приходим к ней помолиться. В руках у нее обычно новая юбилейная Библия.
А раз прихожу – глаза у нее покрасневшие. Накануне ее соседи, из той половины хибарки, куда вечером пришли ночевать иноки, переехали на новую квартиру в Козельск – ребята-паломники их перевезли.
– Всю ночь проплакала. Так жалко отсюда уезжать! Ведь такое место! Ведь эти деревья сама сажала… Здесь ничего не было – бурьян, камни, мы всё расчищали. Сажаю однажды яблоню – идет из лесу старичок седенький с палочкой, не местный, он мне говорит: «Дочка, ты тут глубоко не копай, здесь везде старцы лежат». Пойти в монастырь, поговорить, узнать? Да ведь их не застанешь: утром и вечером они молятся, а днем у них хозяйственные дела. Отец Евлогий был здесь, сказал: «Купим вам домик». Я спрашиваю: «А вы знаете, сколько они теперь стоят?» Он говорит: «А вы знаете, что этот домик, где вы живете, цены не имеет?»
Мы уже слышали про одну историю, которая случилась здесь. И спросили у Клавдии Ивановны: а правда ли, что лет пятнадцать назад…
– Тринадцать, – поправила она.
Мы попросили ее всё рассказать.
– Я боялась об этом рассказывать, – начала она. – Даже дома своим не говорила. Думала, нельзя. Первому рассказала отцу Евлогию. А он сказал: «Почему, можно. Даже хорошо, рассказывайте».
Я заболела лет двадцать пять назад бронхиальной астмой. Сильно заболела. Когда приступы были, недели по три-четыре лежала. Задыхалась, не могла. И вот однажды ночью лежу – вот здесь, на этом диване, где вы сидите (то есть в бывшей келье келейника старца Амвросия), все спят: муж, дочь с зятем, там, за дверью – внучка (то есть в бывшей келье преподобного). И так мне было тяжко, что я лежу и думаю: умереть бы, что ли. И вслух сказала:
– Господи, когда же я перестану мучиться?
И вдруг слышу голос из этого угла, что у двери в ту комнату (то есть в бывшую келью):
– Надень крест!
Повертываю голову на звук – и вижу: стоит старец. Борода белая, на груди волосы белые, без головного убора. И одет словно бы в саван белый. Я лицо его хорошо видела. Отец Евлогий спросил: «Не старец Амвросий?» – «Нет, — говорю, – вроде не похоже». У него борода внизу ровная была, а у старца Амвросия не такая.
И когда только лицо увидела, лицо пропало. Я именно на этот голос повернула голову, я лежала лицом в другую сторону, а так могла бы и не увидеть.
И с тех пор я крест ношу. И в постель никогда уже не ложилась с приступами. Уже не бывает тяжко, переношу на ногах.
Страшно мне не было, не испугалась. Наоборот, очень хорошо, спокойно было. И сейчас даже думаю иногда: а почему этот старичок больше не появляется, хоть бы он опять появился и что-нибудь сказал.
У меня было тридцать человек в подчинении, я ходила на работу с крестом и не стеснялась. Тогда было не так, как теперь…
Я этот дом берегла, как ребенка. Крышу покрыла за свой счет. И подмазывала, чуть только что не так, и штукатурила. Очень берегла, – сказала Клавдия Ивановна.
…Рано утром, в половине шестого – еще все спят в обители – монах-будильник поднимается по временным деревянным ступенькам в один из братских корпусов, потом – в другой, в третий, звонит в их коридорах тихим своим колокольчиком. К собору неслышно собираются еще более темные, чем всё в ночной обители, черные тени – монахи. Ровно без одной шесть проскользит последняя тень – и начнется первая служба, новый день в монастыре.
Мы уедем. Так будет всегда. Каждый день, утром и вечером, и днем. Монашеские будни. Не сразу понимаешь, какой это подвиг – посвятить всю жизнь, все дни и годы непрестанной молитве, не покидая стен. Но тяжесть эта, конечно, особая. Там, в шумном городе, так, кажется, легко – и так трудно! Когда выходишь отсюда в Козельск, особенно чувствуешь, как мучительно живет мiр. Здесь – по-настоящему трудно – и легко. Здесь – трудность к созиданию.
Я говорил о радости, которая здесь всех посещает. Едва ли не самая большая была радость – общаться с батюшкой отцом Евлогием, со священниками – главное, может быть, что вынес отсюда (как и люди выносили когда-то из старой Оптиной). Вот невольный урок: есть такие люди, которые ни слова не скажут жестко, поспешно, у которых спокойствие, вера, знание, простота. Человек может быть таким, может даже и сегодня – как это важно.
Записывая на бумагу такие выражения отца Евлогия, как: «Туристов тоже надо переделывать», – подумал: по ним кому-то может показаться, что он – человек энергичный, порывистый, даже властный. Со стороны, первый раз когда смотришь на него, когда видишь, как послушна ему братия, кажется: очень строгий. Но стоит только к нему подойти, заговорить – и разговор идет так легко. Я старательно обдумывал вопросы, записывал, подбирал новые – но почти ничего спрашивать не пришлось: он говорил именно о том, о чем мне и хотелось узнать. А первое впечатление – потому, что в нем действительно большая сила – но не сомнительная сила подавления другой воли своей, а сила, направленная на себя, сила смирения, которая и проявляется по отношению к другим в мягкости, доброте. В неотступности доброты – и в неотступности заботы о подобающем устроении во всем, что так нужно для установления ритма монастырской жизни, неприметного и неуклонного, как смена дня и ночи. Голос у него глуховатый, дышащий. Речь очень чистая – льется неторопливо, плавно, взвешенно. Большая вескость слова. Когда он читал вслух даже простое письмо – то по-особому. Тут яснее было видно его отношение к слову: доверие к его первоначальному, главному, живому смыслу. Чувствуется, что это постоянное внимание к невидимому мiру как к видимому, внимание к самому обычному, знакомому, кажется, и нам – привычка, ставшая важной особенностью характера, души, источник которой – вера.
– После армии он принял монашество, – рассказывал об отце наместнике иеромонах Иннокентий. – Был экономом в Лавре, преподавал, первый проректор Духовной академии. Профессор богословия, доктор. Когда был наместником Данилова монастыря, за кратчайший срок монастырь преобразил. Думали, что первая служба будет там на тысячелетие Крещения Руси, а она состоялась за два года до этого. Он понимает нужды каждого, видит их, как мудрый пастырь. Откуда у него столько сил? День тяжелый, он в пожилом возрасте, с шести утра – полунощница, после обеда – труд, снова молитва. И с братией находит время поговорить, и вести все дела. Столько вопросов всевозможных…
Отец Иннокентий и отец Ипатий – очень разные. Не только по возрасту, но и два разных склада характеров. Это – при родственности их в главном. Отец Евлогий говорил: «Мы старались отбирать сюда тех, кто хорош душой, кто чувствует Бога, кто думает о Нем, ищет Его, старается жизнь сделать святее, трудится, для кого монашество есть путь, жизнь, кто думает о спасении. Чье внутреннее око сосредоточено в духовном плане».
С отцом Ипатием разговор был не только о жизни монастыря, но и о многом другом. Об истощении Земли. О высокой идее Москвы как Третьего Рима, где главной была роль России как исполнительницы воли Божией. А когда появилась идея самоутверждения России, то это было уже совсем не то, это уже земное. О недавнем нашем прошлом (на виновных и невиновных разделить невозможно, есть только совиновные). О нашей Церкви сегодня (власти поняли, что это – соль, которая препятствует тлению).
Впечатление от разговора было большое. Новая Оптина – это люди. Это – тоже свидетельство о том, что дух в России жив.
Сегодня в обществе нашем происходит словно бы открытие своей Церкви, монашества, духовенства. Вдруг оказалось, что этот мiр, вроде бы странный для современной жизни, есть у нас сегодня, живет сегодня, работает. И дает надежду на то, что Россия жива, что она не потеряла полностью себя, своей истории, своей преемственности, своей души. Что она снова станет самой собою, выйдет на ту дорогу, по которой шла тысячу лет к вечной своей цели, которая определила ее суть, ее характер, натуру, самый облик ее городов и весей, которую она приняла всем сердцем, отнюдь не сомневаясь в ней, не блуждая в поисках каких-то других целей, в гипотезах, ничем не проверенных, не подтвержденных, а только мнящихся. Ради этой цели она не жалела сил, шла на лишения, эта цель дала высочайшие плоды, в ней она обрела себя, свою высоту, для нас сегодня уже головокружительную, свою жизнь и безсмертие.
«Теперь же, если, по милости Божией, возможно станет возрождение, – писал И.М.Концевич, – всё делание должно исключительно заключаться в крепком хранении святоотеческого Православия, на котором созидалась и зиждилась Великая Россия. Отнюдь не в исканиях новых путей, а в твердом пребывании в той вере, в которой жили и действовали оптинские старцы – эти истинные стяжатели Духа Святого».
1988 г.
