Дерзновение веры[1]

Слово во 2-ю неделю Великого поста

Пост, давая торжество духу над материей, тем самым укрепляет веру, эту необычайную духовную силу, которая одна только и придаёт человеку высшее достоинство, поднимая его над всеми низменными влечениями и приближая к первоздан­ному совершенству. Если святая Церковь, называя пост „дивным оружием», говорит, что он соделал Моисея Боговидцем, пророка Илию способным вознестись на огненной колеснице, а апостола Павла в священном восторге восходить до третьего неба, то именно потому, что он укрепляет веру, получающую через него чудесную силу и дерзновение. Пример такого дерзновения веры представляет святая Церковь в евангельском чтении за Ли­тургией в воскресенье второй седмицы Великого поста, именно в рассказе об исцелении расслабленного в Капернауме[2].

Христос Спаситель уже ознаменовал Своё пребывание в излюбленном Им городе многими чудесами, так что за Ним уже следовало множество народа, жаждавшего воспользоваться делами Его милосердия или словами сладостного учения. Лишь только пронёсся слух, что Он прибыл и остановился в одном доме, как народ массами устремился к этому дому, и если первые счастливцы проникли в самый дом, по восточному обы­чаю открытый для самого широкого гостеприимства, то другие, опоздавшие, толпились у входа, надеясь хоть через других услы­шать что-нибудь из спасительного учения.

Слух о появлении Христа в Капернауме дошёл и до одного несчастного, кото­рый с радостью полетел бы к подножию великого Учителя, но он был расслаблен и безпомощно лежал на постели.

Это, по-­видимому, был ещё молодой человек[3]; жизнь ему ещё так недавно улыбалась впереди, и он, по свойственной юношам мечтательности, полагаясь на своё здоровье, быть может, строил различные планы, осуществление которых должно было напол­нить содержанием всю его последующую жизнь. Вместе с тем он (как можно заключать из контекста) уже раньше, чем следует, отдался земным удовольствиям и до излишества пил чашу плотских наслаждений, конечно, оправдывая себя тем, что жизнь ему предстоит ещё долгая впереди и он успеет загладить свои прегрешения, когда настанет старость. Но — в поучение всем подобным мечтателям — как гром небесный, постиг его неожиданный удар, и цветущий, полный сил и надежд юноша превратился в живой, неподвижный, безпомощный труп. И в этом положении, разбитый телесно и ещё более нравственно, он, вероятно, впервые сознал, как не­надёжна наша земная жизнь, как обманчивы все её золотые мечты, которые, как дым, рассеиваются от одного удара непо­стижимой судьбы. Болезнь, подвергнув его невольному посту, ослабила его тело, дотоле бравшее решительный перевес над духом, приучила к вдумчивости, и в нём впервые началась истинно человеческая духовная жизнь, о которой он раньше не имел и понятия.

В прежнее время он, быть может, с легко­мысленным пренебрежением отнёсся бы и к назаретскому Учителю, повторяя общий говор: „Может ли из Назарета быть что доброе?“ — а теперь он пылал верою в Его всемогущество, и когда до него дошёл слух, что вот Он недалеко, в одном из домов Капернаума, то душа расслабленного охвачена была неудержимым желанием — во что бы то ни стало повидать бо­жественного Учителя и получить от Него исцеление, чтобы за­тем навсегда сделаться Его учеником и последователем. Но, не имея сам возможности идти к Нему, он умоляет своих друзей или родственников нести его на постели к великому Чудотворцу, и те, действительно, вчетвером подняли его с постелью на плечи и понесли к тому дому, где находился Иисус Христос[4].

Можно представить себе, как сильно трепетало в нём сердце, когда он таким образом приближался к боже­ственному Учителю-Чудотворцу. Бурей проносились по его душе разнородные чувства, а более всего волновала именно мысль — как-то отнесётся к нему божественный Учитель: умилосердится ли над ним или же в праведном гневе за его прежнюю греховную жизнь отвергнет его и, таким образом, навсегда похоронит все его земные надежды?

Торопливо подходят носильщики к дому, где находился Христос, и хотят войти в него. Но огромная масса народа не даёт возможности даже подойти к дверям. Напрасно умоляет несчастный пропустить его; для этого нет никакой возможности. Человек меньшей веры в таком случае впал бы в окон­чательное уныние и в отчаянии порешил бы возвратиться до­мой. Но юноша пылал верой, и её не могла охладить эта пер­вая неудача. Другой мог бы подождать у дверей, пока будет выходить Христос; но он горел нетерпением повидать Его и упросил своих друзей поднять его на кровлю, чтобы оттуда как-нибудь проникнуть внутрь дома. Те подняли его по наруж­ной лестнице на плоскую кровлю, вероятно, немало удивляя со­бравшуюся толпу, но так как и там не было готового входа в дом, то они попросту раскрыли нетолстую кровлю восточ­ного дома и через проделанное таким образом отверстие опу­стили расслабленного к ногам Спасителя.

Это был подвиг, обнаруживавший необычайное дерзновение веры, и Спаситель Христос, любвеобильно взглянув на лежавшее перед Ним тело живого мертвеца, всем своим существом умолявшего о милосердии, с нежною ласкою сказал ему: „Дерзай, чадо!“[5]

В присутствии Божественного Серцеведца юноша, забыв о своём телесном недуге, помышлял только уже о своём духовном не­дуге, о тех прегрешениях, которыми запятнана была его душа и которые и привели его к теперешнему жалкому состоянию. Если уже под тяжким ударом судьбы, на одре страшной бо­лезни он имел время поразмыслить об истинном назначении человека и произнесть надлежащий суд над своею прежнею греховною жизнью, то теперь, в присутствии безгрешного Бого­человека, он ещё более постиг всю омерзительность греха и всё величие нравственной чистоты, и на эти немые, но благоче­стивые мысли и чувствования и получен им был безконечно милосердный ответ: „Прощаются тебе грехи твои“.

Если легко и приятно чувствует себя человек, с плеч которого сваливается тяжелая ноша, то тем ещё отраднее дол­жен был почувствовать себя тот, с души которого свалилось тя­готевшее на ней бремя грехов. Несчастный расслабленный, до­толе терзавшийся сознанием своей греховности, теперь был в состоянии полной невинности и с чувством невыразимой сла­дости в душе внимал словам Богочеловека. Для него теперь не существовало ничего больше, не существовало и сознания сво­его телесного недуга, и было лишь желание навсегда внимать этим безконечно мудрым и сладостным словам, которые ли­лись спасительным потоком из уст Божественного Учителя, Который, как он чувствовал своей богопросвещённой душой, не простой человек, а воплотившийся Бог.

Не так чувство­вали себя присутствовавшие при этом книжники, которые, с ехидным любопытством следя за учением и действиями наза­ретского Учителя, уже искали случаев обвинить Его в нару­шении отеческих преданий или верований. Услышав изречение Господа, произнёсшего прощение грехов расслабленному, они, хотя и не посмели высказать своего недоумения открыто, но в их сердце шевельнулась мысль, что это богохульство, потому что „кто может прощать грехи, кроме одного Бога?“

Рассуждение их, с одной стороны, было правильно, потому что, действи­тельно, один только Бог может прощать грехи; но они не хо­тели доводить этого рассуждения до конца, опасаясь, что это при­ведёт их к нежелательному для них выводу. А между тем стоило только им сопоставитъ различные факты из жизни и деятельности Иисуса Христа — всем известные совершённые Им чудеса и дивную властность слова, возрождавшего людей, с этим заявлением необычайного права, чтобы прийти к ло­гическому выводу, что Он „может прощать и грехи“, ибо Он есть Бог, воплотившийся ради нашего спасения.

И это лукавство их мысли не сокрылось от Сердцеведца. Чтобы ещё более по­разить их, Он немедленно изобличил их тайные помыслы, сказав им: „Для чего так помышляете в сердцах ваших?“

Для такого истинного израильтянина, каким был Нафанаил и в сердце которого „не было лукавства“, достаточно было  затронуть его тайные мысли, волновавшие  его душу под смоковницей, чтобы он сразу признал в Сердцеведце воистину „Сына Божия“[6]. Но книжники не были, очевидно, такими „истин­ными израильтянами“, и они, исполненные лукавства в сердце своём, не поражены были и этим откровением их тайных помышлений, и поэтому Спаситель благоволил довершить дело Своего милосердия к расслабленному видимым чудом Своего всемогущества. Объяснив, что прощать грехи несравненно труд­нее, чем исцелять телесные немощи, так что если чудесные исцеления тела совершались и пророками, то чудеса исце­ления души могут быть совершаемы только Самим Богом. Но чтобы и они, эти лицемерные и лукавые книжники, убедились, что Сын человеческий действительно имеет власть на земле прощать грехи, Он этот невидимый акт Своего всемогущества подтверждает видимым действием чудотворения. Обратившись к больному, Он с властию сказал: „Тебе говорю: встань, возьми постель твою и иди в дом твой“.

Замечательно, что это те же самые слова, которыми Иисус Христос совершил исце­ление расслабленного в Иерусалиме, при купели Вифезда. То исцеление, как известно, послужило поводом к великой бе­седе, в которой Христос раскрыл пред книжниками тайну Своего единосущия с Богом Отцом. Повторяя те же слова те­перь перед книжниками, которые, как можно с верностью пред­полагать, присутствовали или, по меньшей мере, знали об иеру­салимском событии, встревожившем весь книжническо-фарисейский мір[7], Господь желал напомнить им как о самом со­бытии, так и о последовавшей за ним беседе.

И повеление не­медленно возымело силу. Расслабленный „тотчас встал и, взяв постель, вышел пред всеми, так что все изумились и про­славляли Бога, говоря: никогда ничего такого мы не видали“.

Если исцеление расслабленного в Иерусалиме совершилось, можно сказать, негласно, так что о нём узнали уже после, при виде безнадежного больного совершенно бодрым и здоровым, что и давало возможность фарисеям и книжникам сомневаться в чуде, то здесь эта возможность у них была отнята. Чудо совершилось при огромном множестве свидетелей, которые при виде его пришли в необычайное изумление и прославляли Бога. Нечего и говорить, как чувствовал себя сам бывший расслаб­ленный, когда он бодро нёс домой на плечах ту самую по­стель, на которой незадолго пред тем его, как пласт, прине­сли четверо к ногам Спасителя. Всё пережитое им было слиш­ком поразительно, чтобы волноваться какими-нибудь другими чувствами, кроме безпредельной благодарности к Богу или Тому, Кто исцелил его от недуга не только телесного, но и духовного. „И пошёл он, — по выразительному свидетельству евангелиста Луки, — в дом свой, славя Бога“.

И доселе Христос Спаситель продолжает сидеть и бла­говествовать в „доме“, который есть Его святая Церковь и чрез которую совершаются спасительные действия на земле — чрез благодать, право располагать которою Он предоставил святой Цер­кви. И всем открыт свободный доступ к Нему и к Его бла­годатным дарам, но непременным условием усвоения их является вера. Человек без веры — это то же, что расслаблен­ный, безпомощно и в отчаянии лежащий на своём одре, или то же, что закрытый сосуд, в который не может попасть не­бесная роса, хотя бы она своим изобилием всё орошала и опло­дотворяла кругом. Вот почему в наш век так многие не чувствуют на себе действия благодати Божией: они сами за­крыли себя для неё, ибо не имеют веры или даже прямо отвер­гают её. В таком случае они подобны расслабленному, кото­рый под тяжестью жестокого недуга изнывал и душой и те­лом в ужасном одиночестве, вдали от Христа, пока великое бедствие, давшее его духу возможность восторжествовать над материей, не возродило в нём веры, — той всепобеждающей веры, которая через все препятствия привела его в непосред­ственное присутствие Спасителя Христа.

Не будем ждать подоб­ных бедствий, которые являются как последнее грозное пре­достережение грешникам. Церковь дала нам другие средства для возбуждения веры, и прежде всего пост как превосходное упражнение для укрепленія всей нашей духовной сущности. Бу­дем же пользоваться этим „дивным оружием“: оно укрепит наш дух, возбудит дремлющую веру и даст нам дерзнове­ние приближаться к Спасителю Христу, и Он по Своему без­конечному милосердию не отвергнет нас, а сподобит той же милости, которой удостоился капернаумский юноша. „Ибо в век милость Его“.

[1] Протоиерей Иоанн Толмачёв. «Православное собеседовательное богословие, или Практическая гомилетика» в 4-х тт., т. 1, с. 230-235. СПб., 1899. Репр. изд. СПб., 2000 г.

[2] Мк. 2, 1-12 (зач. 7). Ср. Мф, 9, 1-8; Лк. 5, 17-26.

[3] Так некоторые толкователи заключают из слова „чадо“, с кото­рым обратился к нему Иисус Христос — Мк. 2, 5, сравнивая смысл этого выражения с тем, в каком оно употреблено в Лк. 2, 48.

[4] Друзья, очевидно, с готовностью отозвались на его просьбу, и сами, веруя в силу чудотворения Господа, не отступили пред встретившимися препятствиями, а довели свое дело до конца, за что и сами удостоились вни­мания от божественного Учителя, Который, „видя веру их“ (2, 5), отнёсся с особенным вниманием и к расслабленному. Их вера есть живой при­мер действенности веры тех, кто молится за своих немощных собратий.

[5] Въ Евангелии Марка просто значится „чадо“, но в Евангелии Матфея 9, 2, Христос говорит: „Дерзай, чадо!“ — как бы желая ободрить, очевидно, совершенно растерявшегося юношу, испугавшегося своей собственной смелости, с которою он вторгся в присутствие к Иисусу Христу.

[6] Ин. 1, 47-49, изъ евангельскаго чтенія в первое воскресенье Вели­кого поста.

[7] Евангелист Лука въ своём повествованіи об этом событии прямо гово­рит, что „сидели тут фарисеи и законоучители, пришедшие из всех мест Галилеи и из Иерусалима“ (Лк. 5, 17). Это свидетельство вместе с тем служит одним из многих доказательств того, как евангелисты-синоптики, повествуя исключительно о галилейском служении Христа, в то же время не упускают из вида и событий из служения Его в Иудее и в самом Иерусалиме.